Генри Каттнер - Сын несущего расходы [= Сын волынщика; Один из несущих расходы]
Букхалтер отпил из стакана.
— Немногое сохранилось от прошлого.
— Да, немногое… Что случилось? Ваше лицо взволновано.
— Я не знал, что это так заметно, — сухо сказал Букхалтер. — Только что я сумел избавиться от дуэли.
— Бессмысленный варварский обычай, — заявил Кейли. — Как вам это удалось?
Букхалтер объяснил, и писатель, сделав большой глоток, фыркнул:
— Какой позор… В конце концов, быть Болди не такое уж преимущество.
— Какие там преимущества… Одни осложнения.
Повинуясь внутреннему импульсу, Букхалтер стал рассказывать автору о сыне.
— Поймите мою точку зрения. Я понятия не имею, какой стандарт применим к юному Болди. Он — продукт мутации, а мутация еще не завершилась. Кроме того, дети Болди требуют особого обучения, чтобы в зрелом возрасте они могли сами справляться с собой.
— Вы, похоже, отлично приспособились.
— Я учился. Все наиболее чувствительные Болди обязаны готовиться. Мы покупаем безопасность, забывая о некоторых преимуществах. Заложники судьбы, хоть это и высокопарно. Мы создаем блага будущего, прося лишь об одном — чтобы нас пожалели и приняли такими, как мы есть. Отказываясь от многих благ настоящего, мы просим будущее принять нашу дань и принести умиротворение.
— Вы несете расходы, — сказал Кейли.
— Да, мы несем расходы. Мы и наши дети. Таков баланс. Если бы я извлек нечестные преимущества из своих телепатических способностей, я не прожил бы долго. И Болди были бы стерты с лица Земли. Мой сын обязан знать это, а то он становится слишком антагонистичным.
— Все дети антисоциальны, — протянул Кейли. — Они индивидуалисты по природе. Вам стоит беспокоиться лишь в одном случае: если отклонения мальчика так или иначе связаны с его телепатическими возможностями.
— Может, вы и правы…
Букхалтер осторожно коснулся разума собеседника. Сопротивление значительно ослабело. Он улыбнулся про себя и продолжил беседу о личных трудностях.
— Отец всегда остается отцом. А взрослый Болди должен быть очень приспособлен к окружающему миру, иначе он погибнет.
— При правильном воспитании у ребенка не будет много неприятностей, — заметил Кейли, — но учитывая один нюанс… Если в дело не вмешается наследственность.
— Это более, чем вероятно. Телепатическая мутация практически не изучалась всерьез. Тем более, что телепатия может быть вообще не свойственна для разума. Если лысение является характеристикой второго поколения, то у третьего вполне могут проявиться иные черты.
— Если честно, — сказал Кейли, — то у меня лично ваши способности вызывают нервозность…
— Я вижу. Как у дуэлянта Рейли.
Сравнение не слишком пришлось автору по душе.
— Во всяком случае, — сказал он, — если мутация ошибочна — она умирает. Попросту не дает значительного потомства. Я смотрю на ситуацию глазами психоисторика. Если бы в прошлом существовали телепаты, настоящее было бы иным.
— Вы уверены, что их не было? — спросил Букхалтер.
Кейли растерянно моргнул.
— Вы считаете… Черт побери, в средние века их называли бы святыми. Или колдунами. Опять же эксперименты герцога Рейна… Но все же подобные случаи были преждевременны. Природа обычно вытаскивает выигрышный билет, но не всегда с первого раза.
— Возможно, и телепатия еще не выигрышный билет… А всего лишь ступень к другим вершинам, например, к четырехмерным сенсорам.
Однако, наша беседа приобретает абстрактный характер…
Кейли увлекся и практически забыл о собственных комплексах.
Приняв Букхалтера как телепата, он стер свои возражения против телепатии, как явления, и спорил азартно и неординарно.
— Человеку свойственно отделять себя от остальных. В прошлом немцы вечно тешили самолюбие тем, что они не такие, как все. То же самое происходило с… как там называется эта восточная раса?..
Ну, острова за китайским побережьем?
— Японцы, — у Букхалтера была отличная память на всякую ерунду.
— Да, японцы. Они твердо знали, что они — потомки богов, и, следовательно, высшая раса. Изумительная логика. Японцы были малы ростом — и наследственность создала комплекс по отношению к более высокорослым расам. Впрочем, южные китайцы были не выше, но у них подобного барьера не наблюдалось.
— Значит, среда и воспитание?
— Они. Когда японцы получили идеи буддизма, они переделали его на корню, приспособив к собственным нуждам. Так возник бусидо, завораживающе прекрасный и бестолковый кодекс самураев, идеальных воинов-рыцарей. Вы когда-нибудь видели бонсаи или ювелирные японские деревья?
— Не помню. Как они выглядят?
— Крохотные подробные копии настоящих, но из драгоценного камня и с безделушками, свисающими с ветвей. И зеркальце. Непременно зеркальце. По преданию, первое драгоценное дерево предназначалось для выманивания богини Луны из пещеры, где она сидела в самом дурном расположении духа. В результате леди была столь заинтригована видом сверкающего дерева и собственным отражением в зеркале, что вышла на свет божий. И все остальные принципы японцев были одеты в столь же прелестные одеяния. Гениальная идея. Нечто похожее пытались сделать древние немцы. Их последний диктатор — его еще звали Бедный Гитлер, я уже забыл из-за чего, но какая-то причина была — возродил первобытную легенду о Зигфриде. Отличная рациональная паранойя. Идеал — домашняя нематеринская тирания, крепкие семейные связи. Они же перешли и на государство. Немцы воспринимали Бедного Гитлера, как общего Отца. Мы также повторили их путь и неизбежно пришли к Взрыву. А Взрыв привел к мутации.
— А в результате мутации появился я, — пробормотал Букхалтер.
Он допил напиток. Кейли глядел в пространство невидящими глазами.
— Забавно, — сказал он спустя некоторое время, — крайне забавно… Весь этот бред со Всеобщим Отцом… Знаете ли вы, как эффективно он способен влиять на человеческую психику?
— На человеческую? — с еле заметной иронией переспросил Букхалтер.
Кейли бросил на него острый взгляд.
— Простите, — спокойно ответил писатель, — простите меня. Конечно, вы тоже человек. И я обязан извиниться перед вами.
— Забудем это, — улыбнулся Букхалтер.
— Нет, я не хочу забывать, — возразил Кейли. — Вы знаете, я вдруг обнаружил, что телепатия не так уж важна. И она не делает вас отличным от меня. Отнюдь…
— Обычно у людей уходят годы на понимание вашего открытия, — заметил Букхалтер. — Годы жизни, годы работы вместе с выродком, которого они воспринимают лишь как Болди, Лысого.
— Вы прочли мой комплекс во время работы над Дариусом? — неожиданно спросил Кейли.
— Нет.
— Вы лжете, как джентльмен. Спасибо. И мне неважно, читали ли вы мои мысли, или это плод моего больного воображения. Я скажу вам сам, повинуясь лишь собственной воле. Мой отец — я ненавижу своего отца — был тираном, а я был маленьким ребенком, и он бил меня в присутствии множества людей. Но почему-то сегодня прошлое не кажется мне столь важным.
— Я не психолог, — ответил Букхалтер. — Но и мне прошлое не кажется важным. Особенно комплексы прошлого. Вы давно не маленький мальчик. Вы взрослый большой Кейли, и я с вами работаю и беседую.
— Ну что ж… Я узнал вас лучше, Эд, и теперь вы можете… войти.
— Не так, — улыбнулся Букхалтер. — Мы будем работать вместе. Особо над Дариусом, особо над вами. Искренность за искренность.
— Я попытаюсь сделать свои мысли честными, — сказал Кейли. — Я даже не против отвечать вам… вслух. Ответы на самые личные вопросы. Видимо, я лишь мешал сам себе.
— Отлично. Начнем прямо сейчас?
— Да.
Взгляд Кейли был свободен от тревог и подозрений.
— О Дариусе я узнал впервые от своего отца…
За один день они успели сделать больше, чем за две предыдущие недели. Испытывая приятное чувство удовлетворения, Букхалтер заявил доктору Муну о идущих в гору делах, после чего обменялся мыслями с парой Болди, его коллегами, — и направился домой. Скалистые горы заливало кровью западного заката, и прохладный воздух холодил щеки Букхалтера.
Он получил теперь доказательство; Кейли был твердым орешком, но он сумел… Значит, это возможно и с другими. Эксперт улыбнулся.
Этель будет довольна. Некоторым образом ей приходится еще тяжелее. С женщинами так всегда. Мужчины страшно взволнованы своей независимостью, а независимость частично теряется с появлением женщины. И если женщина эта — Болди, то… И тот факт, что Этель в конце концов была принята в женские клубы и кружки Модока, говорит в пользу ее блестящих личных данных. И лишь Букхалтер знал, каким горем было для Этель оставаться на всю жизнь лысой. Даже муж никогда не видел ее без парика.
Его мысли полетели вперед, в низкий двухъярусный дом на холме, и встретились с теплыми мыслями жены.
